Спецпроект, посвященный событиям 1991 года
Спецпроект, посвященный событиям 1991 года
Вместо предисловия
Опыты для настоящего
Какую страну просрали
Я работал фоторепортером в газете "Вечерняя Казань". Орган горкома партии. Редактором был Андрей Петрович Гаврилов. Народный депутат СССР, состоял в оппозиционной Межрегиональной группе.
Это была достаточно либеральная газета, очень прогрессивная по тем временам. Гаврилов ее такой сделал. Мы освещали, например, разгон антисоветского митинга в Тбилиси в 1989 году, когда погибли 19 человек. Об этом сообщали мы и "Московские новости" Егора Яковлева - и все. Цензура запрещала публиковать мои фотографии танков и солдат с оружием, заявляя, что это секретное оружие. Гаврилов сказал: "Хорошо, тогда мы даем только заголовок "Трагические дни в Тбилиси" - и пустую полосу". В горкоме посовещались и решили, что пусть лучше будут фотографии, чем пустая полоса. Когда вышла эта публикация, народ, конечно, не мог поверить, что советский солдат может бить мирных граждан.
Мы освещали землетрясение в Армении в 1988 году, Сумгаитский погром, погромы в Ферганской долине в 1989-м, Ошскую резню в 1990-м, Карабах. Мы первые публиковали "Крутой маршрут" Евгении Гинзбург - Василий Аксенов был общим другом газеты.
В Советском Союзе существовала такая "вертикаль прессы": что говорит газета "Правда" - то другие газеты должны повторять. Плюс заявления ТАСС. И даже фотографий это касалось. Идея Гаврилова заключалась в том, что мы эту вертикаль должны были разрушить. То есть мы, провинциальные журналисты, должны сами освещать важные всесоюзные новости.
...О путче я узнал примерно в четыре часа утра с 18-го на 19-е. Мы были с журналистами у редактора дома. Поскольку газета была партийная, позвонили редактору ночью и сказали, что номер (мы выходили вечером) весь должен быть посвящен документам ГКЧП. Мы ждали новостей - что будет официально объявлено.
Мы были уверены, что мы сейчас выступим. Особенно молодые журналисты вроде меня, которых Гаврилов научил не бояться и бороться с "вертикалью". Но люди с опытом, в том числе и сам Гаврилов, решили, что это конец, что выступить против этого нельзя. Гаврилов говорил: "Ребят, это 1937 год, все, мы уходим, будут репрессии". Он решил просто не выходить на работу. Типичный номенклатурный прием - больничный. Так многие сделали. Он был редактор от бога, но вместе с тем он был номенклатурщик. Это была его роковая ошибка: он отказался от нас, когда мы хотели что-то делать, сказал: "Что хотите - то и делайте".
Мы пришли в редакцию часов в восемь-девять утра. Уже есть документы ГКЧП, которые должны быть на первой полосе. Протестов пока никаких не намечается, ничего не слышно, ничего не видно. Все слушают радио.
Я нашел фотографию Горбачева на Съезде народных депутатов СССР. На него светила лампа, и был эффект, будто у него нимб. Мы привыкли, и читатели привыкли, что когда чего-то нельзя написать или показать - можно сделать какой-то знак. Про Горбачева ничего не было понятно - то ли он в отпуске, то ли прячется, то ли болен, то ли уже убит. Поставили на первую полосу эту фотографию. А под ней - документы ГКЧП. Когда вышел к вечеру этот номер, реакция горкома была ужасной. Они тоже понимали эти трюки.
В тот же день вечером я приехал в Москву. К этому времени мне несколько раз уже предлагали работать для голландской газеты Handelsblad. Те три дня я работал на них, заключил с ними контракт, с тех пор вот уже двадцать лет с ними сотрудничаю.
Мстислав Ростропович на Лубянской площади во время демонтажа
памятника Дзержинскому в ночь на 23 августа 1991 года.
Фото Сергея Кузнецова
...Гаврилов очень любил музыку, особенно Чайковского. Была какая-то ирония в этом "Лебедином озере". Я ему звонил несколько раз из Москвы. 23-го звоню и говорю: "Ну что, все понятно уже. Сейчас был на Лубянке - Дзержинского сняли, Ростропович там играет." Он мне просто сказал: "Пошел на хуй".
Когда я вернулся в Казань, он мне позвонил через секретаря, пригласил. Говорит: "Ну, расскажи про Ростроповича". Мне 26 лет было, а я уже публиковался в The Washington Post, в журнале Time, войну уже пару раз повидал. Думал, я такой крутой репортер. Я ему сказал: "Мы не забудем, что вы нас тогда бросили". С тех пор мы общались только официально.
В конце 91-го, когда Гамсахурдия начал воевать в Тбилиси на проспекте Руставели, редактору позвонили из Грузии: "Мы знаем, что вы такая газета, что вы можете написать, когда центральные газеты не могут. Давайте, приезжайте". На редколлегии я сказал Гаврилову: "Ну, Андрей Петрович, давайте я поеду". Он говорит: "Ты ж не вернешься. Уедешь в свою сраную Голландию".
Это была моя последняя командировка от "Вечерней Казани". Мне позвонили и сообщили, что Гаврилов умер.
Даже самые лучшие эксперты в то время не могли предположить, что Советский Союз распадется. Об этом речи не было. Лично я не поверил бы. Потому что - ну окей, ну что-то случится с Прибалтикой, но государство не может умереть в одночасье. Государство сохранится, но будет новый договор, что-то еще будет... В то, что возможен путч, тоже никто не верил.
Тогда, в четыре утра, узнав о происходящем, мы обсуждали, что это похоже на "Пражскую весну", например. Как только какие-то послабления - сразу надо закрутить гайки, сразу танки. Андрей Петрович Гаврилов думал, что это 37-й год или конец "Пражской весны". У нас есть историческая память, по крайней мере.
…Военные, которые вошли 19-го в Москву, были изначально деморализованы. Все-таки каждый понимал, что это город Москва - какие могут быть последствия, когда в Москву въезжают на танках? Каждый солдат понимал, что за приказ он выполняет. Люди, женщины прежде всего, пытались общаться с солдатами и милиционерами - те, как правило, просто молчали. Или говорили: "Да, мы не будем стрелять".
Снимал я все, что хотел. Это было гораздо свободнее, чем сейчас, например. Снимал солдат, снимал людей, защитников Белого дома, тех, кто просто приносил им продукты, кто пускал незнакомых людей в свои квартиры отдохнуть. Внутри Белого дома была охрана организована - милиция с автоматами. Боялись провокаций, КГБ. Но и охрану легко можно было фотографировать. Тебе достаточно было доказать, что ты не враг. Тогда человек с камерой не считался врагом: если он снимает эти события - предполагалось, что он фиксирует это для истории.
Конечно, так или иначе, я поддерживал сторону Ельцина. В Москву я приехал в первую очередь по журналистским побуждениям, во-вторых - потому что это был мой личный гражданский порыв. Единственное, что меня могло сдерживать, это редакция. Но поскольку редакция самоустранилась, то не было ни одного аргумента, чтобы не приехать в Москву и не высказать свою журналистскую и гражданскую позицию. Хоть и в голландской газете, но - для самого себя. Путч стал для меня важным событием и в личной жизни тоже - моя работа изменилась, представления о людях значительно изменилось.
Это была эйфория, романтика. Может быть, впервые в истории России победила именно романтика. Это были очень романтичные люди. Это была кульминация веры в свободу, когда свободу не понимали, а чувствовали. Даже, может быть, не свободу, а волю такую: вот мы хотим - скинем памятник Дзержинскому, хотим - будем штурмовать ЦК КПСС, штурмовать КГБ... Конечно, пьяных много было. Но они, между прочим, не были так агрессивны. Они праздновали.
При этом начиналось все с депрессии. На улицах - на Манежной площади, на Арбате - были депрессивные люди. Им нужно было какое-то пространство с позитивной энергетикой. Это пространство возникло у Белого дома. Там стали собираться эти романтики, которые сказали: "Мы будем защищать, мы будем баррикады строить, мы будем стоять здесь до конца, мы будем отстаивать свое чувство свободы". Это был эмоциональный порыв. Как типичный рационалист поступил Андрей Гаврилов...
...Судьба этих романтиков очень печальна: сейчас многие из них даже не признаются, что они защищали Белый дом, считают это своей ошибкой. Стыдятся этого порыва чувств - защищать эту мифическую свободу.
Вот сейчас я просматривал фотографии 22 августа - люди несут флаг по Новому Арбату. Российский трехцветный флаг. Молодые люди, девушки, мальчики, взрослые мужчины - несут его с гордостью, это видно на лицах. Куда это сейчас делось? Всего двадцать лет прошло.
Трехцветный флаг на московской улице
22 августа 1991 года.
Фотография Олега Климова
Эта романтика была убита в течение следующих двух лет, до второго путча, до 1993 года. Люди должны верить во что-то - они поверили в свободу, но это чувство свободы обернулось для них личной трагедией, социальной, политической трагедией.
Кроме политических и экономических причин распада Союза, существовали другие - человеческие. Люди, которые вышли защищать свободу, были воспитаны в положительном образе советского человека. Они были чисты в своих побуждениях. Но реальность была несколько иной. Потому что реальное общество, особенно номенклатура... Пришел Ельцин - мужик, который все устроил, которого полюбил народ. Но комсомольцы-то все остались. Эти люди-то - второе, третье, пятое, десятое звено, которое на самом деле определяет все, - остались. Та же Матвиенко когда-то была такой настоящей комсомолкой, кричала на Сахарова на Съезде народных депутатов. Поэтому это все и было убито. Чувство убито. Вера убита.
Валерий Щеколдин во времена застоя занялся фотографией "из социального интереса": стал снимать людей, не соответствующих идеальному образу советского человека - заключенных, сумасшедших, инвалидов. Таких людей пропаганда старалась спрятать, оставляя для газет и журналов передовиков производства с медалями на груди и со счастливой улыбкой.
Фотографии Валерия Щеколдина
Во времена застоя Щеколдин занялся фотографией "из социального интереса": стал снимать людей, не соответствующих идеальному образу советского человека - заключенных, сумасшедших, инвалидов. Таких людей пропаганда старалась спрятать, оставляя для газет и журналов передовиков производства с медалями на груди и со счастливой улыбкой.
По заветам знаменитого Александра Родченко, советская фотография показывала не человека, живущего здесь и сейчас, а того, который должен появиться "завтра" в процветающем социалистическом обществе. Родченко называл это "Опыты для будущего".
"У людей, которые не видели инвалидов, пропало сочувствие и сострадание, - говорит Щеколдин. - По сути, такими вот щадящими методами в советское время воспитывался фашизм. Например, если в городском дворе появлялся какой-то инвалид, то он неминуемо подвергался насмешкам детей, потому что дети - самые жестокие и восприимчивые, они не имеют социального опыта и опыта сострадания. Но если бы они видели детей- инвалидов, если бы эти дети учились вместе с ними в школе, то они постепенно бы привыкли к разнообразию общества, и больные дети не казались бы им чужими…"
Фотографии Валерия Щеколдина - это то, что никогда и ни при каких условиях невозможно было увидеть в советских газетах и журналах потому, что это было не для будущего и не для прошлого, а для настоящего…
То, что потомкам кажется последовательностью событий, с неизбежностью следующих друг из друга или даже спланированных, современникам часто представляется набором случайностей вне всякой логики. История распада СССР - классический пример такой крепости задним умом: 20 лет спустя у каждого есть мнение, почему все сложилось именно так и что надо было делать, чтобы все сложилось иначе.
Иные (многие) доходят до прямых обвинений Михаила Горбачева, Александра Яковлева, Бориса Ельцина и других деятелей эпохи в сознательном развале Союза, в участии в заговоре с целью уничтожения сверхдержавы. Как и всякая конспирологическая теория, эта грешит слишком многими упрощениями. Да и что ж это за сверхдержава, если для ее развала оказалось достаточно горстки заговорщиков? Если СССР был таким могучим - почему ж он сам не устроил какой-нибудь заговор и не развалил США?
Никто не имеет монопольного права на истину по этому поводу. Не претендуем на него и мы. Но мы уверены в том, что все гораздо сложнее, чем какой-то пошлый мировой заговор...
С конца 80-х годов экономика в СССР постепенно стала одной из самых популярных наук. О западном опыте, о рыночных механизмах, об отпуске цен, о частной собственности вообще и о купле-продаже земли в частности, о капитализме говорили сначала на кухнях, а потом и в печати – гласность все-таки.
Все эти теоретические разговоры не имели ничего общего с практикой: экономика СССР оставалась плановой, а о реальном положении дел в стране по-прежнему говорили с купюрами. Между тем, именно в последние годы 1980-х СССР фактически обанкротился.
Искать предпосылки этого можно как в 1960-х годах (когда стало понятно, что на одном энтузиазме целинников экономику не построишь), так и в 1970-х (когда из-за резкого роста цен на нефть была построена система экспортоориентированной сырьевой экономики). Радикальное ухудшение экономического положения произошло именно в 1980-е.
В программе "500 дней", которая была разработана к 1991 году группой экономистов во главе со Станиславом Шаталиным, говорилось, что за 1981-1985 годы внутренний долг вырос на 37,8 миллиарда рублей, а за следующие пять лет – на 400 миллиардов. Внешний долг увеличился в два раза. В 1989-1991 годах СССР продал за границу тысячу тонн золота, то есть большую часть своего золотого запаса.
Ко всему этому нужно добавить и падение цен на нефть на мировых рынках, вызвавшее не только дефицит валюты, но и снижение объемов промышленного производства. Антиалкогольная кампания также ударила по доходам бюджета. Между тем, государственные траты Союза оставались высокими: правительство старалось ускорить развитие машиностроения огромными инвестиционными вливаниями. Ободрить экономику планировалось также за счет массового строительства, но это лишь привело к появлению сотен, если не тысяч "долгостроев" по всей стране. Финансировалось все это за счет денежных эмиссий, то есть печатного станка. Лишние деньги (те, на которые нечего было купить) из экономики попытались изъять в начале 1991 года в рамках так называемой "павловской реформы", которая, решив проблему лишь частично, вызвала огромное недовольство у граждан.
К 1991 году ситуация резко обострилась. Осенью, через несколько месяцев после путча, журнал "Экономика и жизнь" писал, что за год личное потребление россиян сократилось на 17 процентов, внутренний национальный продукт – на 12. Экспорт нефти сократился в два раза, потребительские цены выросли в три раза. СССР вынужден был отказаться платить некоторым своим западным кредиторам - нечем было.
Перед СССР замаячила перспектива голода. В 1990 году собран самый низкий урожай за 15 лет, в 91-м – и того меньше. В условиях дефолта купить на внешнем рынке продукты крайне сложно, а колхозы, между тем, не соглашались продавать зерно государству по установленным им закупочным ценам – инфляция тут же бы съела весь заработок.
О том, что все очень плохо, массы догадываются по пустеющим полкам магазинов. "Переход к рынку" многим видится решением всех экономических проблем. Мало кто имеет адекватное представление о состоянии государственных финансов. Мало кто осознает, что "переход к рынку" будет сопровождаться глубочайшим экономическим кризисом, гиперинфляцией, резким ростом бедности.
Лейтмотив политики конца 80-х годов - ослабление влияния КПСС, в соответствии с идеей Михаила Горбачева об "отказе от не свойственных партии функций государственного управления". В декабре 1988 года учрежден новый высший орган государственной власти - Съезд народных депутатов. Он избирает постоянно действующий парламент - Верховный совет, - а также утверждает главу правительства, председателей высших судов, генпрокурора. Законодательно закреплено, что выборы должны быть альтернативными.
Фотография: Первенцев
Забастовка шахтеров
Донбасс, Донецк, Украина 11.07.1991
Первые выборы проходят весной 89-го. На съезде выделяется "демократическая фракция" - Межрегиональная депутатская группа. Среди ее лидеров - Андрей Сахаров, живой символ диссидентского движения, а также Борис Ельцин, бывший первый секретарь Московского горкома КПСС, которого москвичи просто обожают и избирают с результатом больше 90 процентов голосов.
Горбачев добивается расширения своих полномочий для проведения реформ - 15 марта 1990 года съезд учреждает должность президента СССР. Его должен избирать весь советский народ, но первые выборы "в порядке исключения" проводит тот же съезд, и побеждает на них, разумеется, Горбачев.
Отчаянные меры, на которые идет советское правительство, - конфискационная денежная реформа в январе 91-го года (изъятие из обращения 50- и 100-рублевых купюр, ограничение снятия наличных со сберкнижек) и резкое повышение потребительских цен в апреле - не помогают остановить экономический кризис, но обостряют недовольство населения. С января за порядок в крупных городах отвечают не только МВД, но и армия. Весной угольная отрасль - и Донбасс, и Кузбасс - парализована забастовками. Шахтеры - серьезная политическая сила, на Кузбасс для переговоров отправляется председатель Верховного совета РСФСР Борис Ельцин.
Эмоциональный фон общественной жизни задают "события" в союзных республиках: "сумгаитские события" (армянский погром в азербайджанском Сумгаите в феврале 88-го), "тбилисские события" (разгон антисоветского митинга 9 апреля 89-го), "бакинские события" (подавление антисоветских выступлений и беспорядков на национальной почве в январе 90-го), "события в Душанбе" (беспорядки на национальной почве в феврале 90-го), "вильнюсские события" (попытка силового подавления движения за независимость Литвы, январь 91-го года), плюс скатывающиеся к войне "абхазские", "южноосетинские", "карабахские" и так далее.
В 1991 году в полном разгаре "парад суверенитетов": после первых конкурентных выборов в республиканские парламенты всюду входят в силу сепаратисты. Литва объявила о выходе из СССР еще в марте 1990 года. В апреле 91-го ее примеру последовала Грузия.
В остальных союзных и во многих автономных (входящих в состав союзных) республиках приняты декларации о суверенитете, провозглашающие верховенство местных законов над союзными. Для одних это национальное самоопределение, для других - способ перестать кормить более бедных соседей. Некоторые субъекты Союза перестают отчислять в союзную казну налоги. Рушатся хозяйственные связи. Экономика становится фактически неуправляемой.
В декабре 1990 года Горбачев, пытаясь примирить новые реалии с идеей сохранения Союза, предлагает Верховному совету СССР проект нового союзного договора. Прежний был заключен аж в 1922 году между Россией, Украиной, Белоруссией и Закавказской федерацией (Азербайджан, Армения и Грузия) и с тех пор фактически растворился в других основополагающих союзных документах, прежде всего в Конституции; о нем и думать забыли. Таким образом, политико-правовые устои Союза признаны устаревшими на высшем уровне. Горбачевский проект предполагает превращение Союза в конфедерацию фактически независимых государств.
17 марта 1991 года проходит референдум о сохранении СССР "как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности". При 80-процентной явке "да" отвечают 77,85 процента граждан.
Впрочем, прибалтийские республики, Грузия, Армения и Молдавия в референдуме не участвуют. 15 августа окончательная редакция проекта нового союзного договора опубликована в "Правде".
Закончив изнурительные переговоры об обновлении Союза, Горбачев отправляется в отпуск в свою крымскую резиденцию Форос. Подписание нового договора Россией, Белоруссией, Казахстаном, Узбекистаном и Таджикистаном намечено на 20 августа...
Мы в соцсетях: